Наконец снег прекратился, и мы вылетаем на поиски. Внимательно просматриваем землю в предполагаемом районе посадки. Всюду белым-бело от снега, но самолетов не видно. Проходит час, два и больше — мы ищем до тех пор, пока не подходит к концу запас горючего. И только тогда возвращаемся. Другие два самолета, вылетевшие на поиски, тоже прилетели ни с чем.

Оказалось, пока мы искали пропавших, они сами вернулись. Все, кроме одного самолета.

Ира встретила нас так, будто все было нормально, ничего страшного и не могло произойти.

— Зачем бросаться в панику, искать? Подождали бы немного.

Легко сказать — подождали бы…

Потом Ира рассказала, что на рассвете, когда горючее подошло к концу, она попробовала посадить самолет. Видимость была очень плохая. Несколько раз вслепую она заходила на посадку. Правда, на небольшой высоте темные массивы леса все-таки просматривались. Каждый раз, когда она пыталась садиться, у самой земли перед самолетом вырастало какое-нибудь препятствие: столбы, деревья, постройки… Только на пятый раз ей удалось посадить самолет.

Три самолета вернулись. А четвертый потерпел аварию. Сильно пострадала Клава-джан, Клава Серебрякова. У нее было несколько тяжелых переломов обеих ног. Тося Павлова, ее штурман, отделалась сравнительно легко: сломала руку.

Это не самый плохой конец

Брунн — чистенький, тихий немецкий городок, расположенный к северу от Берлина. Мы живем неподалеку от городка, в имении. В двухэтажном доме много старинной мебели, но все в беспорядке сдвинуто, перевернуто. Два рояля. Весь чердак доверху забит нотами. Бетховен, Вебер, Моцарт…

Дом спрятан в зелени. Цветут липы, сирень. В большом парке прекрасное озеро. Говорят, владелец имения, барон, и его семья утопились в этом озере. Не успели уехать.

За последнюю неделю наш Второй Белорусский фронт продвинулся на сотни километров. Он наступал так стремительно, что едва ли еще несколько дней назад барону приходила мысль о бегстве. Вероятно, он надеялся, что Одер — надежная преграда для советских войск…

Наш аэродром — зеленое поле на окраине городка. Но летаем мы с «подскока» — площадки, которая значительно ближе к фронту.

Близится конец войны: противник всюду капитулирует. Летать почти некуда. Осталась только группировка в районе порта Свинемюнде, откуда немецкие войска удирают пароходами через Балтийское море. Мы бомбим порт.

Ночи темные, туманные. Большая влажность, ведь море рядом. Свинемюнде — к северо-востоку от нашего аэродрома. Так что в самом конце войны на наших компасах стоит не западный, а почти восточный курс…

…К утру дымка усилилась, и видимость стала совсем скверной. Быстро образовался туман. Сначала в низинах, потом везде.

Часть самолетов успела улететь с аэродрома «подскока» на основной, когда туман еще только начинался. Я взлетела последней. К этому времени аэродром затянуло почти целиком.

Начинало светать. В воздухе висела серая мгла. Земля была покрыта светлым слоем тумана, довольно высоким.

— А что, если наш аэродром тоже закрыло? — сказала с тревогой Нина, когда мы пролетели десять минут.

— Не думаю, — ответила я, хотя в действительности как раз беспокоилась о том же. — Наша площадка на возвышенном месте.

Мне очень не хотелось, чтобы и там оказался туман, и я успокаивала себя. Да и возвращаться уже было поздно: теперь заволокло и прежнюю площадку.

Вскоре мы заметили, что на нашем аэродроме непрерывно стреляли ракеты. Красные, белые, зеленые огоньки мутно просвечивали в тумане. Я сделала круг. Нас услышали и дали красную ракету. Потом еще одну и еще. Посадку не разрешали.

Но, несмотря на туман, пролетая над посадочными огнями, я хорошо видела «Т». Оно просматривалось вертикально на небольшой высоте.

— Посадочный курс — точно сто девяносто градусов, — напомнила Нина.

С этим курсом я сделала несколько заходов на посадку, во каждый раз нас встречали красной ракетой. Я бы могла сесть. Делая один круг за другим, мы точно рассчитали, как нужно садиться. Однако красные ракеты упорно взлетали вверх.

Что там? Занята посадочная площадка? Почему не разрешают? Или боятся?

Посадка в тумане опасна. Можно не выдержать направление и наскочить на самолеты. Потерять скорость или врезаться в землю на скорости, мало ли что…

Но сесть-то нужно! А время идет, и уже рассвело. И туман не рассеивается, а скорое, наоборот, сгущается. Я делаю круг за кругом. Земли не видно, только посадочные огни, когда пролетаешь строго над ними.

Я начинаю нервничать. Сколько же еще ждать? Или мне предлагают уйти на другой аэродром? Но я не знаю, где другой. А на прежнем тоже туман. Да и горючего в баке мало: возвратившись с задания, мы не заправили самолет.

И мы с Ниной решаем садиться. Пусть будет, что будет!

Захожу с курсом 190°, так, чтобы приземлиться еще до «Т». Возможно, на посадочной и в самом деле какое-нибудь препятствие. Летим на малой скорости, чтобы пробег самолета на земле был как можно короче.

Нина даст ракету. Я прошу ее:

— Следи внимательно за землей. Скажи мне сразу же, как только увидишь ее.

Мы снижаемся. Кругом белое молоко. По спине ползет холодок: а если разобьемся? Обидно, в самом конце войны…

Я планирую, но поддерживаю небольшой газ, чтобы в случае необходимости можно было сразу же уйти на второй круг. Высота все меньше. Скоро земля. Остаются секунды, но я ее не вижу. И Нина молчит, значит, тоже не видит. Пора выбирать угол планирования, выравнивать самолет…

Внезапно — удар! Земля! Так мы и не увидели ее вовремя…

Стукнувшись о землю, самолет немного пробежал вперед и, круто развернувшись, остановился как вкопанный, накренившись влево. Мы вылезли. Оказалось, подломали шасси. Наш По-2 стоял на бугре, о который он стукнулся колесами. Впереди в тумане светились огни посадочного «Т». А я и не предполагала, что тут бугор…

К нам уже бежали со старта.

— Живы?

— Живы. А почему не сажали?

— Так ведь туман! Можно разбиться. Ждали, чтоб посветлее было…

Я испытывала двойственное чувство: с одной стороны, было неприятно, что поломано шасси, а с другой — я все же была довольна, что мы на земле. Вероятно, это не самый плохой конец…

Пришла победа!

Взят Берлин. Это значит — конец войне. Почему-то трудно в это поверить. Так долго, так бесконечно долго она тянется.

Конец войне! Это так грандиозно и замечательно, что кажется просто неправдоподобным. Немцы капитулируют. Но еще держится группировка фашистских войск на севере. И мы туда летаем. Ира Себрова уже сделала свои тысячный боевой вылет. А может быть, завтра нам уже не придется бомбить?

Как бы там ни было, а на новой точке, где мы сейчас